Бабушка-бабушка, а почему у тебя такой большой хвост?

Картине "Здравствуйте, я ваша тетя!" исполнилось уже 40 лет

Новая бразильская бабка

С детства казалось, что Чарлея -- имя тетки. Есть тетя Полли, тетя Хая, а эта вот -- тетка Чарлея. Немного знойно -- так она ж из Бразилии.

Теперь выяснилось, что Чарлей, как и сама тетка, -- мужчина, и даже из второстепенных. То есть не тот чернявенький, у которого глаза с поволокой, а тот очкастенький в шкуре белого медведя, на которого ставят стул.

То есть, он просто Чарли, а Чарлеем его назвали в 1892 году при переводе пьесы, когда с иностранцами водились мало и с именами их обходились вольно. У нас и сегодня с ними не церемонятся, а тогда вовсе был караул.

Водевиль живописал будни оксфордской общаги -- кузницы, так сказать, взбитых сливок, самой что ни на есть шоколадной фабрики. Публика тех лет чуралась социальных теорий, ходила в театр за потехой, а не за вскрытием социальных язв. Пьеса "На дне" вышла только 10 лет спустя и потому и наделала тарараму, что была первой. Поэтому Бабс Баберлей, которого позже сыграет Калягин, не ел с лотка чужих сосисок, а учился в мажорном заведении на юриста и имел слугу Брассета, которого позже сыграет Гафт. Такие типа Хлестаков с Осипом, но очень небедные, очень. Баберлей -- это переделанное Беверли, а кто в Беверли-хиллс живет, мы знаем. Не те, кого любовь и бедность навсегда в свои поймали сети.

Бабс этот играл в самодеятельности пикантных старух, потому что в Оксфорд не принимали женщин, и играть дамские роли студентам было делом обычным. И соседи по комнате, те самые Джеки и Чарли, посулами и дружеским шантажом склоняли его изобразить бразильскую тетю одного из них, так как были влюблены, а незамужним барышням наносить визиты в холостяцкий вертеп без взрослых возбранялось так же свирепо, как в чеченском ауле. Юмор строился не на том, что мужик в салопе ходит, а на куче господских условностей приличных домов. После чая мужчины уединялись в бильярдной поддать и поскабрезничать, а дамы в гостиной позевать и покалякать, и Бабсу до жути хотелось бренди, сигару и анекдота про жопу, а приходилось сидеть с постной рожей и слушать про настурции. А когда приехала настоящая тетя -- сновать между комнатами, на ходу срывая и надевая парик, исподнее и шляпку, теряя веер, пряча недокуренные сигары и ругаясь теми словами, которые джентльмены позволяют себе только в бильярдных. Словом, такая разновидность Фигаро, который на всех парах устраивает личную жизнь безруких господ, а заодно и свою: у донны Розы, как все помнят, была воспитанница.

За 123 минувших года пьесу ставили миллионократно и экранизировали в дюжине стран по нескольку раз. Уже в постановке 1941 года она именовалась в титрах "бессмертным сочинением Брэндона Томаса". Сам Томас пожал плоды и явил себя феноменальным счастливчиком, умудрившись умереть ровно за месяц до Первой мировой войны, о которой никто не знал, что будет еще и Вторая, а потому разумно считал концом света. После 19 июня 1914 жизнь в Европе сулила мало прелестей и не способствовала постановке пьес про теть из Бразилии.

Зато уж после понеслось.

Сдоба с изюмом

Американцы, как все мещане во дворянстве, ценили барский стиль и ставили пьесу почти без купюр. Но вечная страсть к оптимизации пространства побуждала их регулярно сокращать воспитанницу и скрещивать Бабса с теткой, сделав ее нестарой интересной особой. Правда, в этом случае оставался без пары отец Джека полковник Чесней, но его утешали кофе со сливками, раз уж он старый солдат и не знает слов любви.

Австрия, от веку влюбленная в оперетту, путаницу, крем-брюле и ай-люлю, осовременила сюжет, нагнала вокальных номеров и переименовала на немецкий лад всех героев, кроме синьоры д`Альвадорец и мужа ее Педро, без которых вечеринка не в радость. На беду, однополая любовь пустила в немецкой культуре глубокие корни -- из-за чего артист Александер, переодевшись в женское, играл уже не Шапокляк с баритоном, а форменную Верку Сердючку: губы сердечком, локти вразлет, гнусавый тон и гей-пропаганда.

Датчане нагрузили кино лошадиными сантиментами, велотандемами и белой скамьей-гротом в виде лебедя для уединенных признаний. В итоге срослось не три, а целых четыре помолвки: вслед за студентами и кузинами пошли под венец подлинная донна Роза с полковником и самозванка с ее племянницей.

В 75-м настал наш черед.

"Я -- Шарли!"

Четверть комиков планеты переболела подражанием Чаплину. Еще четверть так и не переболела, а занималась этим всю жизнь (достаточно присмотреться к де Фюнесу). Журнал "Шарли Эбдо" -- отсылка к Чаплину. И группа "Шарло", игравшая четырех мушкетеров и новобранцев на войне. И наша родная тетка Роза тоже.

Замахнувшись на Брэндона нашего Томаса, режиссер Титов решил фильм в стилистике немого кино. В России оно как началось Чаплиным, так им же и закончилось: основной корпус дозвуковой классики сгорел в буржуйках гражданской войны или потерялся по дороге на чужбину. Позже Госфильмофонд выменял, выкрал, приватизировал "за трофей" всю сокровищницу старого киноискусства, но широкой публике предъявлял только Чарли: он был левый, а Бастер Китон и Гарольд Ллойд, дожив до новейшего, зарекомендовали себя твердыми антикоммунистами. Все прочее немое кино от Валентино до Веры Холодной рассматривалось как буржуазный изъян и было знакомо только по фото в профильных сборниках.

Титов распылил по фильму тучу намеков. Бабса из богатых студентов перекрасил в бедные жулики, снабдил котелком, тростью и усиками (усики на Калягине смотрелись мерзко, он в них играл гестаповского садиста в "Варианте "Омега"). Начинающему артисту (первая главная роль) пришлось изображать Чарли и тетку одновременно. Этого не заметил никто: малое поглотилось большим. Пончик в женских тряпках -- это да, это креатив, а то, что половина поз донны Розы -- стоп-кадры чаплинских картин (например, с кокетливо откинутой ножкой), прошло мимо публики совершенно. Как и то, что молодой Джеки -- копия Макса Линдера, Чарли -- Ллойда, а бесстрастным Китоном притворяется сам Гафт (что разглядеть непросто, потому что в Китоне метр с кепкой, а Гафт верста коломенская).

Все это уже были "паньски вытребеньки", излишества. Ставка на клоунский бенефис вместо просчитанной до секунды водевильной беготни оправдала себя стопроцентно. Джигарханянская походка-"чарльстон" с тростью наперевес и усами до ушей, калягинские па и антраша навек запечатлелись в национальном сознании, но сильнее всех выиграла от постановки далекая Бразилия. С 75-го года она -- уже не только родина кофе, Пеле и добрых мулатов, куда ходят из ливерпульской гавани "Дон" и "Магдалина". В русской картине мира это еще и волшебная страна, где много-много Педров, диких обезьян и пьющих теток с миллионами.